Это один из моих любимых поэтов. Нет, самый любимый. Некоторые из его стихов- воплощение истинного сатанизма, но потом он, к сожалению, стал симпатизировать христианству и буддизму. Он мог стать превосходным адептом... Я не буду здесь затрагивать тему мировых религий, которые почему-то привлекли Андреева, я просто перейду к моим любимым стихам, в которых четко видно поклонение Люциферу, бунт, гордыня и мистическое сладострастие. Это великолепные стихи, гениальные. Начинаю.
Духовной похотью томим,
Червём клубящимся терзаем,
Брёл по урочищам нагим
Я в поисках за нижним краем.
Никто не знал, что груз греха
Нести привык я, успокоясь;
Что смертной тишиной тиха
Полураздавленная совесть.
Я брёл сквозь низость и позор,
Не слыша мук ничьих, ни стонов,
И различал мой тусклый взор
Лишь тусклые глаза притонов.
Дар человека - звуки слов -
Утратив ради страстной дрожи,
Из-под ворот, из-за углов
Клубились, ухмыляясь, рожи.
Они вползали в окна, в дверь,
И каждый извивался прядью,
И каждый полз, нагой как зверь,
Навстречу братскому исчадью.
И жажда тошная росла:
Вот так же биться в струях пыли,
Забыть, что были два крыла,
Как эти скопища забыли.
Нет, глубже! ниже! В тот испод,
Куда не смеют даже клочья,
Где гаснет время, гаснет счет,
Где никакого средоточья.
Перед "Поверженным демоном" Врубеля.
В сизый пасмурный день
я любил серовато-мышиный,
Мягко устланный зал –
и в тиши подойти к полотну,
Где лиловая тень[11]
по трёхгранным алмазным вершинам
Угрожающий шквал
поднимала, клубясь, в вышину.
Молча ширилась там
ночь творенья, как мир величава,
Приближаясь к чертам
побеждённого Сына Огня,
И был горек, как оцет,
своей фиолетовой славой
Над вершинами отсвет –
закат первозданного дня.
Не простым мастерством,
но пророческим сном духовидца,
Раздвигавшим мой ум,
лиловело в глаза полотно, –
Эта повесть о том,
кто во веки веков не смирится,
Сквозь духовный самум
низвергаемый в битве на Дно.
В лик Отца мирозданья
вонзив непреклонные очи
Всею мощью познанья,
доверенной только ему,
Расплескал он покров
на границе космической ночи –
Рати млечных миров,
увлекаемых в вечную тьму.
То – не крылья! То – смерч!..
Вопли рушимых, дивных гармоний
Потрясённая твердь,
где он раньше сиял и творил –
Демиург совершенный,
владыка в другом пантеоне,
Над другою вселенной,
над циклом не наших светил.
Я угадывал стон
потухающих древних созвездий,
Иссякавших времен,
догорающих солнц и монад,
И немолкнущий бунт
перед медленным шагом возмездья,
Перед счетом секунд
до последних, до смертных утрат...
И казалось: на дне,
под слоями старинного пепла,
Тихо тлеет во мне
тусклым углем – ответный огонь...
Бунта? злобы?.. любви?..
и решимость – казалось мне – крепла:
Все оковы сорви,
лишь на узнике ЭТОМ не тронь.
ЮНОШЕСКОЕ
Мы – лучи Люцифера, восставшего в звёздном чертоге,
Сострадая мирам, ненавидя, любя и кляня;
Мы – повстанцы вселенной, мы – боги
Легендарного дня.
Смутно помнятся конусы древнего, странного мира –
Угрожающий блеск многогранных лиловых корон,
И, как лава, – озёра эфира,
Наше царство и трон.
Смутно помнится битва: нависшая тягость молчанья,
Шорох млечных шелков – галактический шелест знамён,
Титанический рокот восстанья,
Низверженье – в Закон.
О, впервые тогда первозданная ночь ликовала!
Она взмыла, росла – зачинался невиданный век:
Нас тяжелая плоть оковала,
И пришёл Человек.
Вспомни собственный дух в его царственном, дивном уборе!
Цепь раба растопи в беспощадном, холодном огне! –
Так впервые шептал Богоборец
Ранней юностью мне.
ХОЛОД ПРОСТРАНСТВ
Есть в гулких ветрах ледохода,
Чей рог я в ночах сторожу,
Угроза, разгул и свобода,
И властный призыв к мятежу.
С кромешных окраин вселенной
Вторгаются в город они,
Взметая прибой снегопенный,
К земле пригибая огни.
Насыщены удалью буйной,
Охвачены гордой тоской
Все призраки над полноструйной,
Над дикой, над страстной рекой.
Сверкают зенитные звёзды
Как яхонты небытия –
К сердцам сквозь бушующий воздух
Направленные острия.
И грезится древнему сердцу
Галактик безбрежняя даль,
Бескрайний чертог Миродержца,
Безумного бунта печаль.
Что разум, и воля, и вера,
Когда нас подхватят в ночи
От сломанных крыл Люцифера
Спирали, потоки, смерчи?
Предоставь себя ночи метельной,
Волнам мрака обнять разреши:
Есть услада в тоске беспредельной,
В истребленье бессмертной души.
Как блаженны и боль, и тревога!
В пустоту, мой удел! в пустоту!
Рокот хриплого, ржавого рога
В вое ветра ловить на лету!
Хлябь рванулась в расщелины веры,
Вихрь, да снежная плещет гроза,
Фиолетовый плащ Эфемеры[14]
Ослепительно хлещет в глаза.
Этой горькой и страшной отраде
Нету равных в подлунном краю!
Ради сумрака, омрака ради
Хмель ликующей гибели пью.
Все святыни отдам за мгновенье –
Бросить вызов законам Отца,
Бестелесный клинок преступленья
В ткани духа вонзив до конца.
Молодой Андреев не боялся тьмы, это видно из его стихов. Он шел за ней, Москва в его стихах становилась Дуггуром, мистическим темным городом, населенным демонами и демоницами. Андреев часто блуждал по Москве. Москва= Дуггур.
Дуггур=Духовная смерть. Духовная смерть=Высшая, желаннейшая цель. Таковы своеобразные формулы духовных исканий Андреева.
САМОРАЗРУШЕНИЕ
Когда я холодно расторг
Завет, хранимый испокон,
О нет: то не был низкий торг
За право на самозакон.
Я твёрдо знал: возврата нет.
Есть горечь сладкого стыда,
Хмель наслаждений, волны бед,
Размах восстанья, ночь Суда.
Я знал, что глубже всех страстей
Есть Дно, откуда нет вестей,
Где так блаженно жмут тиски
Неискупляющей тоски.
Давно иссяк бы самый ад,
Когда бы не таило зло
В себе сладчайшей из наград
От спуска вниз, во мрак, на тло,
"Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю..." [15]
Не на краю, а в глубине
Восторг последний мнился мне.
ОДЕРЖАНИЕ
Я не знал, кто рубин Мельпомены[17]
В мою тусклую участь вонзил,
Кто бичом святотатств и измены
Все черты мои преобразил.
Только знаю, что горькие чары
Мне даны бичеваньем его;
Что овеяны нимбом пожара
Весь удел мой и всё существо.
И всё явственней, всё непостижней
Самому мне тот жар роковой,
Опаляющий венчики жизней,
Провожаемый смутной молвой.
Прохожу через тёмные лавры,
Через угли стыда прохожу, –
Дни и ночи гудят, как литавры, –
То ли к празднику, то ль к мятежу.
Глубока моя тёмная Мекка,
Её странный и гордый завет:
Перейти через грань человека,
Стать любовником той, кого нет.
ГОЛОС ИЗ ЦИТАДЕЛИ
...Ты ждал меня в ночи паденья,
Сквозь беглые блики свиданья,
Моля моего нисхожденья
В предел твоего мирозданья.
Но юные руки не смели
Взять ключ от моей цитадели,
И очи понять не могли бы
Дорог моих тьму и изгибы.
Не ведают ваши сказанья,
Как я у подземных низовий
Тоскую о вашем лобзанье,
О плоти горячей и крови.
Люблю твою грешную душу,
Свободы её не нарушу,
И в трижды-блаженную стужу
Запретами путь твой не сужу.
Сулить тебе вечность не стану,
От мрака тебя не укрою,
Но лаской залью твою рану,
Как воину, мужу, герою.
Люблю тебя в зле и паденье,
В изменах, кощунствах, раденье, –
Всё ближе к тебе я, всё ближе, –
Взгляни же, любимый, – приди же!
ВТОРАЯ ВЕСТНИЦА [21]
Все запреты, все законы –
Позади.
На вечерние балконы
Выходи:
Её город – из сверканий
Сплёл венок;
Там хребты могучих зданий
Спят у ног,
Чешуёй Левиафана
Чуть блестя,
Пряди мутного тумана
В плащ плетя...
Вот, в окрайнах шевельнулась,
Встала мгла,
Подлетает, прикоснулась,
Обняла,
Душным ветром уврачует
Муки ран,
Дальней дымкой зачарует
Сонных стран, –
Станет радостно, и жутко,
И светло...
На крыло своё подхватит –
На крыло!
...Стяги машут городские
Там внизу,
Светы пляшут ведовские,
Мчат в грозу, –
Весь расцвечен зодиаком,
Шелестящ,
Бьёт в лицо лиловым мраком
Знойный плащ, –
Омрак душен, омрак сладок –
Прах ли? высь?..
Только шёпот – шорох складок:
– Не страшись,
- Ты отдался муке жгучей
В мятеже,
- Уношу тебя к могучей
Госпоже, –
- Там не спросишь, не поволишь
Ни о чём,
- Станешь духу добровольным
Палачом, –
- Усыпальницу построит
Изо льда,
- В сердце мрака успокоит
Навсегда... –
Дух мой выкорчеван. Всё мало.
Мысль отравлена. Кровь – в огне.
Будто Ад огневое жало
В ткань душевную
вонзил
мне.
Только смертная крепнет злоба.
Только мысль о тебе, дрожа,
Хлещет разум бичом озноба,
Сладострастием мятежа.
Долг осмеян. Завет – поруган.
Стихли плачущие голоса,
И последний, кто был мне другом,
Отошел, опустив глаза.
Лже-апостолом
и лже-магом,
Окружён пугливой молвой,
Прохожу размеренным шагом
С гордо поднятой головой.
Брезжит день на глухом изгибе.
Время – третьему петуху.
Вейся ж, вейся, тропа, в погибель,
К непрощающемуся греху.
Отредактировано Анна (2013-05-07 17:04:37)
